Спектакль “Холокост-кабаре. Суд над Джоном Демьянюком” наделал шуму в Киеве в первую очередь из-за своего анонса. Провокационную надпись разместили аккурат напротив синагоги Бродского, да еще и в день памяти жертв геноцида. Дальше все понеслось, как снежный ком: несмотря на вроде бы улаженный конфликт с киевской еврейской общиной и многократные извинения и разъяснения, театру “Мизантроп” отказали в предоставлении площадки. Сначала — руководство концерт-холла Bel Etage, которые и оскандалились с вывеской. Затем — еще несколько организаций, оказавших вначале поддержку спектаклю. Говорят, что причина — звонок со стороны некоего влиятельного лица. В итоге площадку театру предоставила галерея Vozdvizhenka Arts House. В ее камерном помещении спектакль пришлось отыграть дважды, чтобы вместить всех зрителей.

“720 евреев в час, 12 евреев в минуту и 0,2 еврея в секунду. Единица измерения называлась бы ев/сек”

Речь о скорости работы “машины смерти” в концентрационном лагере, дизельный мотор которой обслуживал (или нет) главный герой. Сюжет пьесы известен: дело Демьянюка стало последним крупным процессом над нацистским преступником. Его обвинили, затем оправдали, затем снова обвинили. Дожидаясь рассмотрения апелляции, 91-летний Джон Демьянюк скончался в доме престарелых. “Холокост-кабаре” — трагикомический фарс, который показывает абсурд этого многолетнего разбирательства над пожилым и, в общем-то, мало уже помнящим и понимающим человеком.

Вот удостоверение из лагеря смерти, а вот наш безобидный с виду герой — любит жену и детей, печет отличные пироги. Вот он по старой памяти дубасит людей бейсбольной битой, а вот его страшные воспоминания о детстве и Голодоморе. Свидетели путаются в показаниях, доказательства опровергаются. И Джон уже сам сомневается: вдруг он действительно безжалостный “Иван Грозный”?

Так чудовище Демьянюк или жертва обстоятельств? Казнить его или отпустить к жене и детишкам, жарить барбекю и смотреть американский футбол? В какой-то момент понимаешь: дело уже вовсе не в Иване и его судьбе. Слишком много здесь затронуто других интересов. Человек превращается в символ, и его тихая смерть уже никого не волнует.

“Как испечь немецкий шоколадный торт? Для начала нужно оккупировать кухню!”

Тем временем, киевскую еврейскую общину возмутила пьеса канадско-еврейского драматурга в интерпретации русских актеров с еврейскими же корнями. Кто-то разнес слух, что “Холокост-кабаре” — не название спектакля, а новый бар напротив синагоги. Неравнодушные российские блогеры тут же узрели происки проклятых бандеровцев: совсем, мол, в Киеве своем фашистском стыд потеряли. Спектакль из Питера? Не слышали. В общем, кабаре понеслось почище, чем на сцене. И это притом, что шутить о войне начали не вчера. Никому не придет в голову возмутиться тем же “Швейком”. У Кундеры в “Шутке” герой получает несколько лет лагерей за смешную открытку — и как тут удержаться от сарказма? Во все времена юмор остается последним guilty pleasure отчаявшихся. Более того, нам всем не хватает шуток о Холокосте. Иначе велика вероятность проснуться в стране, где неугодное искусство запрещают, а авторов отдают под суд. Потворствуя желанию наказывать и осуждать, легко стать бОльшими нацистами, чем Гитлер. Что, кстати, и показывает спектакль. Неудивительно, что название постановки так задело именно киевлян. В каком-то смысле “холокост-кабаре” — наша реальность. Мы живем среди танцев на костях. Пока в Берлине хипстеры селфятся у мемориала Холокосту, в воюющем Донецке проходят концерты и рейв-вечеринки. Но прежде чем излить на них праведный гнев — вспомним, что даже внутри варшавского гетто был ресторан с музыкой и танцами.

“Вступай в наш клуб! — А есть ли другой путь? — Да, через трубу!”

Так в пьесе говорит Демьянюку немецкий солдат, вербуя его для работы в лагере смерти. У нас, в отличие от него, выбор есть. Между клубом “думать, а потом говорить” и клубом “не читал, но осуждаю”. Второе проще, но с ним все европейские ценности вылетят в трубу еще до “Евровидения”. “Холокост-кабаре” заставляет задать себе как минимум несколько вопросов. Зачем нужны такие показательные процессы, как дело Демьянюка или Савченко? Вправе ли мы осуждать, и тем более судить военного преступника, если не видели войны и не побывали в его шкуре? Кто, в конце концов, здесь главное зло — обвиняемый, судьи, или сам этот кафкианский процесс, который растянули на десятилетия? Не ждите, что вам предложат однозначный ответ: правильное искусство учит каждого думать самому.